Осип Мандельштам
1891–1938
Осип Эмильевич Мандельштам (1891–1938) — выдающийся русский поэт, прозаик и критик, одна из ключевых фигур русской литературы XX века.
Родился 3 (15) января 1891 года в Варшаве в еврейской семье. В 1897 году семья переехала в Петербург, где началась литературная карьера будущего поэта.
Родился 3 (15) января 1891 года в Варшаве в еврейской семье. В 1897 году семья переехала в Петербург, где началась литературная карьера будущего поэта.
Краткая биография
📒 В 1900 году Мандельштам поступил в Тенишевское училище, а в 1907 — на лекции в Санкт-Петербургский университет. В 1908 году он отправился во Францию, где учился в Сорбонне и Гейдельбергском университете, увлекаясь работами таких авторов, как Шарль Бодлер и Поль Верлен.
📘 В 1910 году его стихи впервые появились в журнале «Аполлон». Ранние работы Мандельштама были вдохновлены символизмом. Он стал активным участником «Цеха поэтов», познакомившись с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой.
📘 В 1910 году его стихи впервые появились в журнале «Аполлон». Ранние работы Мандельштама были вдохновлены символизмом. Он стал активным участником «Цеха поэтов», познакомившись с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой.
НЕТ, НИКОГДА, НИЧЕЙ Я НЕ БЫЛ СОВРЕМЕННИК...
Нет, никогда, ничей я не был современник,
Мне не с руки почет такой.
О, как противен мне какой-то соименник,
То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки –
Два сонных яблока больших,
И мне гремучие рассказывали реки
Ход воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белела
Складная легкая постель,
И странно вытянулось глиняное тело,–
Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мирового –
Какая легкая кровать!
Ну что же, если нам не выковать другого,
Давайте с веком вековать.
И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке
Век умирает,– а потом
Два сонных яблока на роговой облатке
Сияют перистым огнем.
1924 г.
Мне не с руки почет такой.
О, как противен мне какой-то соименник,
То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки –
Два сонных яблока больших,
И мне гремучие рассказывали реки
Ход воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белела
Складная легкая постель,
И странно вытянулось глиняное тело,–
Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мирового –
Какая легкая кровать!
Ну что же, если нам не выковать другого,
Давайте с веком вековать.
И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке
Век умирает,– а потом
Два сонных яблока на роговой облатке
Сияют перистым огнем.
1924 г.
„Вот что-то громадное по лестнице идет, — это Маяковский.“
— Осип Эмильевич Мандельштам
Краткая биография
📙 Дебютный сборник стихов «Камень» вышел в 1913 году и впоследствии переиздавался. В это время поэт активно участвовал в литературной жизни Петербурга и знакомился с другими известными авторами, такими как Марина Цветаева.
📖 В 1919 году, во время поездки в Киев, Мандельштам встретил свою будущую жену, художницу Надежду Хазину. Во время Гражданской войны они путешествовали по России и Украине, а в 1922 году поженились.
📖 В 1919 году, во время поездки в Киев, Мандельштам встретил свою будущую жену, художницу Надежду Хазину. Во время Гражданской войны они путешествовали по России и Украине, а в 1922 году поженились.
СЕГОДНЯ НОЧЬЮ, НЕ СОЛГУ...
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу – изба: вошел в сенцы,
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка.
У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок.
Она сидела до зари
И говорила:– Подари.
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок...
Того, что было, не вернешь,
Дубовый стол, в солонке нож,
И вместо хлеба – ёж брюхатый;
Хотели петь – и не смогли,
Хотели встать – дугой пошли
Через окно на двор горбатый.
И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе.
Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
1925 г.
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу – изба: вошел в сенцы,
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка.
У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок.
Она сидела до зари
И говорила:– Подари.
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок...
Того, что было, не вернешь,
Дубовый стол, в солонке нож,
И вместо хлеба – ёж брюхатый;
Хотели петь – и не смогли,
Хотели встать – дугой пошли
Через окно на двор горбатый.
И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе.
Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
1925 г.
„Немногие для вечности живут, Но если ты мгновенным озабочен — Твой жребий страшен и твой дом непрочен!“
— Осип Эмильевич Мандельштам
Краткая биография
📚 Стихи этого периода вошли в сборник «Tristia» (1922). В следующие годы Мандельштам выпустил несколько сборников, включая «Вторая книга» и автобиографическую повесть «Шум времени».
📓 В 1933 году он написал антисталинскую эпиграмму, за что был отправлен в ссылку. С 1934 по 1937 год поэт жил в нищете, продолжая писать. После ареста его сослали на Дальний Восток.
📓 В 1933 году он написал антисталинскую эпиграмму, за что был отправлен в ссылку. С 1934 по 1937 год поэт жил в нищете, продолжая писать. После ареста его сослали на Дальний Восток.
ЛЕНИНГРАД
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я ещё не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Декабрь 1930
До прожилок, до детских припухлых желёз.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я ещё не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Декабрь 1930
„Несозданных миров отмститель будь, художник, - Несуществующим существованье дай; Туманным облаком окутай свой треножник И падающих звезд пойми летучий рай!“
— Осип Эмильевич Мандельштам
Краткая биография
🎇 Осип Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года от тифа в пересыльном лагере на Второй речке (окрестности Владивостока). Место его захоронения остается неизвестным.
СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ
1-15 марта 1937
1-15 марта 1937
Этот воздух пусть будет свидетелем –
Дальнобойное сердце его –
И в землянках всеядный и деятельный –
Океан без окна, вещество.
До чего эти звёзды изветливы:
Всё им нужно глядеть – для чего? –
В осужденье судьи и свидетеля,
В океан без окна вещество.
Помнит дождь, неприветливый сеятель,
Безымянная манна его,
Как лесистые крестики метили
Океан или клин боевой.
Будут люди холодные, хилые
Убивать, голодать, холодать,
И в своей знаменитой могиле
Неизвестный положен солдат.
Научи меня, ласточка хилая,
Разучившаяся летать,
Как мне с этой воздушной могилою
Без руля и крыла совладать,
И за Лермонтова Михаила
Я отдам тебе строгий отчёт,
Как сутулого учит могила
И воздушная яма влечёт.
Дальнобойное сердце его –
И в землянках всеядный и деятельный –
Океан без окна, вещество.
До чего эти звёзды изветливы:
Всё им нужно глядеть – для чего? –
В осужденье судьи и свидетеля,
В океан без окна вещество.
Помнит дождь, неприветливый сеятель,
Безымянная манна его,
Как лесистые крестики метили
Океан или клин боевой.
Будут люди холодные, хилые
Убивать, голодать, холодать,
И в своей знаменитой могиле
Неизвестный положен солдат.
Научи меня, ласточка хилая,
Разучившаяся летать,
Как мне с этой воздушной могилою
Без руля и крыла совладать,
И за Лермонтова Михаила
Я отдам тебе строгий отчёт,
Как сутулого учит могила
И воздушная яма влечёт.
Шевелящимися виноградинами
Угрожают нам эти миры,
И висят городами украденными,
Золотыми обмолвками, ябедами –
Ядовитого холода ягодами –
Растяжимых созвездий шатры –
Золотые созвездий миры.
Угрожают нам эти миры,
И висят городами украденными,
Золотыми обмолвками, ябедами –
Ядовитого холода ягодами –
Растяжимых созвездий шатры –
Золотые созвездий миры.
Сквозь эфир десятичноозначенный
Свет размолотых в луч скоростей
Начинает число опрозраченный.
Светлой болью и молью нулей.
А за полем полей поле новое
Треугольным летит журавлем –
Весть летит светлопыльной дорогою –
И от битвы вчерашней светло.
Весть летит светопыльной дорогою –
Я не Лейпциг, не Ватерлоо,
Я не битва народов. Я – новое, –
От меня будет свету светло.
В глубине черномраморной устрицы
Аустерлица погас огонек –
Средиземная ласточка щурится,
Вязнет чумный Египта песок.
Свет размолотых в луч скоростей
Начинает число опрозраченный.
Светлой болью и молью нулей.
А за полем полей поле новое
Треугольным летит журавлем –
Весть летит светлопыльной дорогою –
И от битвы вчерашней светло.
Весть летит светопыльной дорогою –
Я не Лейпциг, не Ватерлоо,
Я не битва народов. Я – новое, –
От меня будет свету светло.
В глубине черномраморной устрицы
Аустерлица погас огонек –
Средиземная ласточка щурится,
Вязнет чумный Египта песок.
Аравийское месиво, крошево,
Свет размолотых в луч скоростей –
И своими косыми подошвами
Луч стоит на сетчатке моей.
Миллионы убитых задёшево
Притоптали траву в пустоте,
Доброй ночи, всего им хорошего
От лица земляных крепостей.
Неподкупное небо окопное,
Небо крупных оконных смертей,
За тобой – от тебя – целокупное –
Я губами несусь в темноте.
За воронки, за насыпи, осыпи
По которым он медлил и мглил,
Развороченный – пасмурный, оспенный
И приниженный гений могил.
Свет размолотых в луч скоростей –
И своими косыми подошвами
Луч стоит на сетчатке моей.
Миллионы убитых задёшево
Притоптали траву в пустоте,
Доброй ночи, всего им хорошего
От лица земляных крепостей.
Неподкупное небо окопное,
Небо крупных оконных смертей,
За тобой – от тебя – целокупное –
Я губами несусь в темноте.
За воронки, за насыпи, осыпи
По которым он медлил и мглил,
Развороченный – пасмурный, оспенный
И приниженный гений могил.
Хорошо умирает пехота,
И поёт хорошо хор ночной
Над улыбкой приплюснутой швейка,
И над птичьим копьем Дон-Кихота,
И над рыцарской птичьей плюсной.
И дружит с человеком калека:
Им обоим найдётся работа.
И стучит по околицам века
Костылей деревянных семейка –
Эй, товарищество – шар земной!
И поёт хорошо хор ночной
Над улыбкой приплюснутой швейка,
И над птичьим копьем Дон-Кихота,
И над рыцарской птичьей плюсной.
И дружит с человеком калека:
Им обоим найдётся работа.
И стучит по околицам века
Костылей деревянных семейка –
Эй, товарищество – шар земной!
Для того ль должен череп развиться
Во весь лоб – от виска до виска, –
Чтоб его дорогие глазницы
Не могли не вливаться в войска.
Развивается череп от жизни
Во весь лоб – от виска до виска, –
Чистотой своих швов он дразни?т себя,
Понимающим куполом яснится,
Мыслью пенится, сам себе снится –
Чаша чаше, отчизна – отчизне, –
Звёздным рубчиком шитый чепец,
Чепчик счастья – Шекспира отец.
Во весь лоб – от виска до виска, –
Чтоб его дорогие глазницы
Не могли не вливаться в войска.
Развивается череп от жизни
Во весь лоб – от виска до виска, –
Чистотой своих швов он дразни?т себя,
Понимающим куполом яснится,
Мыслью пенится, сам себе снится –
Чаша чаше, отчизна – отчизне, –
Звёздным рубчиком шитый чепец,
Чепчик счастья – Шекспира отец.
Ясность ясеневая и зоркость яворовая
Чуть-чуть красная мчится в свой дом,
Словно обмороками затоваривая
Оба неба с их тусклым огнем.
Нам союзно лишь то, что избыточно,
Впереди – не провал, а промер,
И бороться за воздух прожиточный –
Это слава другим не в пример.
И сознанье своё затоваривая
Полуобморочным бытиём,
Я ль без выбора пью это варево,
Свою голову ем под огнём?
Для того ль заготовлена тара
Обаянья в пространстве пустом,
Чтобы белые звезды обратно
Чуть-чуть красные мчались в свой дом?
Слышишь, мачеха звездного табора –
Ночь, что будет сейчас и потом?
Чуть-чуть красная мчится в свой дом,
Словно обмороками затоваривая
Оба неба с их тусклым огнем.
Нам союзно лишь то, что избыточно,
Впереди – не провал, а промер,
И бороться за воздух прожиточный –
Это слава другим не в пример.
И сознанье своё затоваривая
Полуобморочным бытиём,
Я ль без выбора пью это варево,
Свою голову ем под огнём?
Для того ль заготовлена тара
Обаянья в пространстве пустом,
Чтобы белые звезды обратно
Чуть-чуть красные мчались в свой дом?
Слышишь, мачеха звездного табора –
Ночь, что будет сейчас и потом?
Наливаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:
– Я рождён в девяносто четвёртом,
Я рождён в девяносто втором…
И, в кулак зажимая истёртый
Год рожденья с гурьбой и гуртом,
Я шепчу обескровленным ртом:
– Я рождён в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном.
Ненадёжном году, и столетья
Окружают меня огнём.
И звучит по рядам шепотком:
– Я рождён в девяносто четвёртом,
Я рождён в девяносто втором…
И, в кулак зажимая истёртый
Год рожденья с гурьбой и гуртом,
Я шепчу обескровленным ртом:
– Я рождён в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном.
Ненадёжном году, и столетья
Окружают меня огнём.
Осип Мандельштам
1891–1938
Русский поэт и эссеист, один из ключевых представителей акмеизма. Мандельштам известен своими глубокими и философскими стихами, а также критикой тоталитарного режима. Он был арестован и отправлен в лагеря, где и погиб. Его творчество оставило значительное наследие в русской литературе.
Послушать голос автора
Мандельштам — это не только поэт, но и символ борьбы за свободу слова и творчество в условиях репрессий. Его наследие продолжает вдохновлять читателей и писателей по всему миру.
© All Right Reserved. My company Inc.
e-mail us: hello@company.cc
